Формула успешной побудки козы в садик прорабатывалась исключительно методом проб и ошибок. В конце концов, назвать трехлетнюю девочку кракеном может или бессердечный сухарь, или человек, не единожды прошедший через ее ор.
Так появился плед. Я нарядная, в мытой голове, рабочей одежде и макияже, потихоньку переодеваю спящую Алю под одеялом. Носочки, штанишки, майку и кофту цепляю на нее по очереди, пока сонные лапы бесконечно сворачиваются в бублик и заползают обратно под одеяло. На майке нужно подняться, и я болтаю ей нежные словечки, в полторы секунды меняя одежду.
Коза бурчит про дуду, их превентивно разложено по кровати не меньше трех, на выбор. Вооружаю ее котиком пушистиком и заворачиваю в плед, как колбасу. В хороший день она позволяет нацепить на себя кошачий ободок. Тогда из плюшевого замотыша, которого я стаскиваю вниз, торчат два ушка и очень сонный нос очень маленькой девочки.
На завтрак отводится 10 минут, за это время она медленно просыпается у меня на руках и жует сырник. Кроме кормления козы заниматься нельзя решительно ничем, поэтому все другие дела я стараюсь сделать до побудки, или делегировать папе Грише.
Он ловко вертит школьные бутерброды и следит за нысьим таймингом. Так что к моменту заталкивания в козу первого кусочка сырника мы все приходим уже основательно проснувшимися и немного уставшими.
Коза жует медленно и спит, ворча на происходящее. Мы не ждем милостей от природы, не орет, и ладно. Плед очень помогает создать ей комфорт для бережного пробуждения. Я целую ее нос и щеки, она раздает развивающий фидбек. Мама, не целуй меня. Мама, у меня не укрыты ножки. Мама, я не хочу дуду Серика, я хочу Белика. Мама, на сырнике мало вареньица. Я напомню, что эти комментарии я получаю, держа Алю на коленях, будучи в мейк-апе, рабочих шмотках и ювелирке.
Поэтому release the kraken — вполне справедливый термин для процедуры козьего подьема.
Раз в три недели коза заболевает по одной схеме: три дня высоченной температуры, и потом как рукой снимает. В такие дни я остаюсь работать из дома, обкладываюсь градусниками и парацетамолами, и приклеиваю к себе ноющую козу. Она горячая через пижаму, с красными щеками и бровками, капризная гюрза. Я веду встречи, делаю слайды, ставлю задачи сквозь ее рев и проверки температуры. В одном из отсеков памяти всегда лежит знание о том, во сколько и какое жаропонижающее я ей дала. Что она ела. Когда пила, спала, ходила на горшок. Какая на ней пижама и не промокла ли она он пота. А также где Ныс и почищены ли его зубы (нет).
На все эти ухищрения мне хватает сил, а папа Гриша, в бесконечной мудрости своей, варит мне два кофе в день и не дает шоколада. Он приходит к больнючей Але, разметанной по кровати, и шепчет ей на ушко. Я вижу ее лапы вокруг папиной шеи, и ресурса становится побольше.
Хотя реветь на рабочей встрече с боссом — check. Предъявить папику, что он мудак, впервые в жизни и не стесняясь в выражениях — check. Где же ты, моя зона комфорта.
Мне очень нравится жить в Париже и учить французский. Но жизнь дается труднее, чем я себе могла представить, поэтому пришлось продлить антидепрессанты. Понижение дозы пока рановато, пришлось найти психиатра в 16 аррондисмане и объясниться с ним на моем французском языке трех летнего ребенка. Бьян сюр мадам. Вот вам рецепт на 3 месяца, с вас 120 евро за визит. Капитализм.
До Москвы, тем временем, осталось десять дней. Я уже придумала все, что нужно купить на озоне, записалась к косметологу и присмотрелась к медси на предмет чек-апа детей. Домой ужасно хочу и ужасно боюсь. Думаю, как Упаду на стульчик в кафе на Фрунзенской набережной, где пирожки с вишней и малина, и просижу там два месяца. Раздадим детей бабушкам и каменоломням и алга.
